«Аббревиатуру РАМТ мы не придумывали»

Театральная площадь, 1991 год. Фото: oldmos.ru

Академический молодежный

17 августа 1991-го мы пришли из отпуска репетировать «Лира», а 19 августа — путч. Мы с Лёлей и с Еремиными — Ниной и Юрой — ночами на кухне слушали «Эхо Москвы». Помню, как позвонил Щекочихин: «Можно, я к тебе приеду, а то моя фамилия в каких-то расстрельных списках, и я переезжаю из одной квартиры в другую». 20 августа вокруг ЦДТ встали бэтээры. А на крыше Большого театра сидел снайпер. Колоссальное впечатление производил этот стрелок — сильнее, чем вся бронетехника.

Я собрал труппу: «Все восстановится и будет так, как следует, а мы должны отвечать своим делом. Мы должны работать. Кто не репетирует, идите к Белому дому». Все актеры, свободные от репетиций, отправились туда под флагом, который сделал Бенедиктов. На двери висело объявление красной краской: «Коллектив ушел на защиту Белого дома». Мы, наверное, люди наивные, но для нас это было органично.

К семидесятилетию театра Стасик (Станислав Бенедиктов. — Прим. ред.) сделал оформление вечера, взяв части декораций разных спектаклей. Труппа сидела на сцене за столиками. Стасик пел, Лена Долгина плясала, Веселкин и Шувалов изображали нас с Ремизовым на руинах театра — будто крыша обвалилась и все окончательно рухнуло. В ложе собрались все наши дети, и в финале они выбегали к своим родителям на сцену по «дороге цветов», проложенной из зала, а до того еще пели песню. Юльен Балмусов читал пушкинскую «Осень»:

Матросы вдруг кидаются, ползут
Вверх, вниз — и паруса надулись, ветра полны
Громада двинулась и рассекает волны
Плывет. Куда ж нам плыть?

Я даже думал сказать в финале прекрасного этого вечера, где все объяснились в любви друг к другу: «Все, товарищи, на этом моя миссия кончилась».

Наступили очень тяжелые времена. Денег не было и не предвиделось.

У Михаила Иосифовича Яновицкого были налажены хорошие связи с хорошими людьми в министерстве. Он знал, как вести театр в прежней системе координат. Но она разрушилась. И в театре все рушилось, вплоть до того, что прорвало трубы и прямо по сцене текла вода. А Яновицкий, что было вовсе на него не похоже, странно бездействовал. Он сидел на служебном входе рядом с дежурным, и я спросил: «Михаил Иосифович, ну что ж вы сидите?» А на следующее утро он умер, потому что не понимал, как теперь быть и что делать — не выдержало сердце. Я тоже не понимал. Надо было, наверное, сразу, мгновенно мобилизоваться, но у меня не получилось. И уныние сильно отразилось на деле.

Я мерил шагами свой кабинет и думал уходить из театра. Спас меня старый паркет, мне вдруг стало его жалко. Я смотрел на него, и приходило, пусть ложное (может, без меня стало бы только лучше), понимание ответственности.

Параллельно общей разрухе все мы, руководители театров для несовершеннолетних зрителей, одновременно задумались о том, что надо менять названия наших учреждений. В ТЮЗе Гета Яновская и Кама Гинкас устраивали посиделки, собирали молодежь, обсуждали, как избавиться от этой клички — ТЮЗ. Не вышло. Корогодский мечтал свой ТЮЗ переименовать в «Театр нового поколения». То же самое происходило и в ЦДТ. До 1936 года здесь был Московский театр для детей, Центральным детским его назвала Наталия Сац. Но уже при Кнебель и при Эфросе облик театра определяли вечерние спектакли. В самом названии скрывалась какая-то неправда, несоответствие. От определения «детский театр» веяло «ведомственной» узостью. У театра должен быть свой зритель, а у зрителя должен быть выбор.

Некоторые друзья пробовали меня переубедить: «ЦДТ — это же фирменный знак». Но я упрямый. Когда еще только начинал работать в Центральном детском, понимал, что даже в девять лет никакой ребенок сам себя ребенком не считает. Мне нравится определение словаря Даля: «Молодость, младость — от младенчества до срединных лет».

Не могу сказать, что день и ночь думал о переименовании театра, но как-то ехал в троллейбусе и меня прямо ударило: или сейчас, или никогда. А тут министром культуры назначили Евгения Юрьевича Сидорова. К нему-то я и пошел на следующий день. Помощником у него работала Нонна Михайловна Скегина, дружбой с которой я очень горжусь, и она призналась, что сама такого переименования не допустила бы (для нее ЦДТ — это Эфрос, и наоборот). Значит, мне повезло, что ее в тот день на работе не было. Сидоров предложил вынести вопрос на общее собрание и проголосовать. Так я и сделал, предупредив всех, что навязывать свое мнение не стану: «Вы голосуйте, а я отвернусь».

Только один человек проголосовал против. Потому что переименование было логичным. На тот момент — восстановление справедливости.

Почва оказалась подготовлена. Воронов, настоящий столп ЦДТ, сказал: «Давно пора. Шах-Азизов, Мария Осиповна и Эфрос давно это обсуждали». Да, задолго до меня руководители театра думали о переименовании. Наталья Анатольевна Крымова хорошо назвала свою книгу об этих театрах — «Театр детства, отрочества, юности».

Я перед собранием «стариков» расспрашивал. Возражала только замечательная актриса Галина Дмитриевна Степанова. А молодежь — Дворжецкий и Веселкин — ликовала, что театр перестал быть «ведомственным». Не хотелось, конечно, отказываться от слова «центральный», но мы заменили его на «российский». Титул «академического» в свое время получили: министр культуры Юрий Серафимович Мелентьев нас поздравлял, в свое время этот красивый эпитет сулил льготы в финансировании.

Были и люди, критиковавшие такое совмещение: молодежный с академическим. А дочь Наташа сказала: «Вот именно: молодежный и академический одновременно». Художественный общедоступный — тоже ведь парадокс!

Аббревиатуру РАМТ мы не придумывали, она появилась в какой-то статье и с тех пор пошла в народ.

Тем временем на творчество наступали социально-экономические процессы. Но испытания иногда выводят на совершенно новый уровень. По себе знаю: чем страшнее кризис, тем активнее нужно работать.

Психологически мне очень помог курс, с которым мы в ГИТИСе выпустили «Наш городок» Торнтона Уайлдера.

Играли его на малой сцене, которую потом у РАМТа отобрали и отрезали: снесли, когда строили новую сцену Большого театра.

Яновицкий любил этот курс и добыл для него (просто невероятно!) десять мест в штатном расписании театра. Лена Галибина, Таня Матюхова, Наташа Чернявская, Олег Зима, Вера Зотова работают в театре до сих пор, стали отличными актерами.

Тогда для первого акта «Нашего городка» студенты под руководством Алексея Блохина сочиняли этюды, во втором уже я активно включился, а третий акт мы сделали за одну репетицию. Там есть эпизод, когда Эмилия, уже после смерти, вспоминает о подарках, которые ей, живой, дарила мама. Мы взяли макеты домиков из спектакля «Звездный мальчик» и поставили на авансцене — они, эти домики, становились подарками. В финале все актеры стояли возле них: «Люди не понимают, что такое жизнь, пока они живы. Может быть, когда-нибудь они поймут». Вот об этом получился спектакль.

«Наш городок» — утрата и жизнь одновременно. Там такая вязь в спектакле: если кто-то чуть-чуть ошибался по внутреннему рисунку, по всем десяти актерам шел ток, и они немедленно поправляли. Пример исключительной собранности, когда сосредоточиваются природа, душа, сердце, ум. Я был горд, что мои студенты на такое способны. Фантастический курс, они и до сих пор держатся вместе.

«Наш городок» позвали на фестиваль «Золотая репка» в Самару, где пришлось играть в зале не на шестьдесят человек, как у нас на Малой сцене, а на триста. На наше счастье Бенедиктов тоже поехал. Декораций в спектакле не было, но он тут же все придумал: ворота в арьерсцене приоткрыл, из-за них дал свет. Получилось очень выразительное пространство. Я говорю: «Ребята, надо не предать спектакль». И они ни на секунду не подвели. Актеры других театров им говорили: «Вы так играли, что мы не знаем, как это делать после вас».

За студенческим, гитисовским спектаклем «Наш городок» я поставил оперу «Отелло» в Московском музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко.

Туда только что пришел директором Владимир Урин, и они с художественным руководителем Александром Тителем строили репертуар. Я с РАМТом собирался в Ростов, прямо к поезду подъехал Урин и предложил мне поставить у них «Отелло». Ответить просил уже на другой день. Кстати, по-моему, лучший учебник по режиссуре — режиссерский экземпляр «Отелло». Когда-то Станиславский из Италии пересылал сюда свои записи. Спектакля не вышло, зато остался фантастический разбор.

Получив такое предложение, я ночь не спал и решил, что не прощу себе, если откажусь. И не жалею, что согласился.

С октября директор РАМТа Софья Апфельбаум находится под арестом из-за обвинения в мошенничестве, совершенном организованной группой в особо крупном размере. Нам очень жаль, что призывы к здравому смыслу не работают, а люди, которые могли бы продолжать делать свою важную и сложную работу, обвиняются государством в недоказанных преступлениях, в то время как масса коррупционеров продолжают плавать на яхтах в дорогих часах. Софья Михайловна, мы думаем и переживаем за вас и за ваших коллег.